Стусова дорога боли

Александр Купрейченко

Стусова дорога боли

Василь Стус родился 6 января 1938 г. в селе Рахнивка Винницкой области. В 1941 г. семья Стусов, спасаясь от «раскулачивания», перебирается в Сталино (Донецк). С 1944 по 1954 – учёба в средней школе, потом – педагогический институт по специальности «Украинский язык и литература». Затем учительствовал, два года – в армии. Снова – учитель в Горловке, Донецкой области. В 1963 году – несколько месяцев работал литературным редактором «Социалистического Донбасса» в Донецке. С ноября 1963 г. – аспирант Института литературы АН УССР в Киеве.
Вот что он писал о себе в 1970 году.
«Первые уроки поэзии – мамины. Знала много песен и умела очень интимно их петь. Наибольший след на душе – от маминой колыбельной «Ой, люли, люли, мое дитятко». Шевченко над колыбелью – это не забывается…
Еще были – впечатления от детства. Хорошего детства.
Школьная учеба – нудная. Во-первых – на чужом языке, во-вторых – плохая. Чем скорее забудешь школу, тем лучше. В четвёртом классе что-то зарифмовал про собаку.
По-русски. Шуточное. Скоро прошло.
Институтские годы – трудные. Первая публицистика в стихах. Увлечение Рыльским и Вергарном…
Армия… Почувствовал себя мужчиной. Стихи, конечно, не писались, поскольку на
плечах – погоны. Но там пришёл ко мне Бажан. Тогда же – первые напечатанные стихи – 1959 год.
После армии – было уже временем поэзии. Это была эпоха Пастернака и – безрассудно большая к нему любовь. Освободился только где-то в 1965-1966 годах. Сейчас больше всего люблю Гёте, Свидзинского, Рильке. Славные итальянцы (те, что знаю). Особенно Унгаретти, Квазимодо.
Еще люблю «плотную» прозу Толстого, Хемингуэя, Стефаника, Пруста, Камю. Увлекает – и очень – Фолкнер.
Поэтом себя не считаю. Держу себя за человека, который пишет стихи. И мысль такая: поэт должен быть человеком. Тем, что полон любви, преодолевает природное чувство ненависти, освобождается от неё, как от скверны. Поэт – это человек. Прежде всего. А человек – это, прежде всего творец добра. Если бы жить было лучше, я б стихов не писал, а – работал бы на земле.
Ещё – презираю политиков. Ещё – ценю умение честно умереть».
«Презираю политиков»... Кто застал те времена – с начала второй половины шестидесятых, тот помнит, какая «политика» велась тогда в отношении литературы, и может представить, насколько душно было Стусу в той общественной атмосфере, насколько не соответствовало его творчество тем литературным нормам, которые были установлены государством. Но была и другая причина, по которой ему было почти невозможно публиковать свои произведения.
В августе 1965 года снова начались аресты интеллигенции по политическим мотивам в Киеве, Львове, Ивано-Франковске, Луцке и других городах.
4 сентября 1965 года в Киеве в кинотеатре «Украина» перед началом общественного просмотра фильма «Тени забытых предков» состоялась акция протеста против политических преследований. После короткого выступления режиссёра фильма Сергея Параджанова на сцене неожиданно появился человек, который от слов о значении фильма для самосознания украинцев незаметно и неожиданно перешёл на опасную тему – репрессий против инакомыслящих. И это в зале, где было полным-полно сотрудников КГБ! Выступавший был – Иван Дзюба. Раздались выкрики: «Националист! Столкните его со сцены! Бей националистов!» Дзюбе не дали договорить, и вытеснили со сцены. И тогда в зале со своих мест поднялись Вячеслав Черновол и Василь Стус, который быстро, чтобы успеть до начала фильма, начал говорить о том, что КГБ были арестованы двадцать восемь представителей украинской интеллигенции. И начал читать список с фамилиями арестованных. Всё-таки всех назвать не успел – его слова заглушили воем сирены. Затем выключили свет. Так начался фильм «Тени забытых предков»…
Реакция воспоследовала быстро. Уже 20 сентября Стус был исключён из аспирантуры, а потом уволен и из Государственного исторического архива. Работал на строительстве, кочегаром, инженером технической информации в проектно-конструкторском бюро. Это было время интенсивной творческой работы: поэзия, переводы, критика, опыты в прозе. И одновременно – открытые письма в Президиум Союза писателей в защиту В. Черновола, редактору журнала «Отчизна» в защиту И. Дзюбы, в ЦК КПУ и КГБ, в Верховный Совет УССР, где он горячо доказывает гибельность политики ограничения свободы слова, кричащих нарушений прав человека.
В 1965 году В. Стус женился на Валентине Попелюх – женщине, которая в его поэзии выступает в образе верной спутницы, хранительницы домашнего очага, убеждённой в правоте каждого слова и поступка мужа.
Евген Сверстюк: «Кажется, всё творчество Василя Стуса дотюремного периода было ещё вызреванием – в школе Гёте, Рильке, Пастернака. Переводы элегий Рильке – это было его типовое занятие. Символика поэзии, мир поэзии, мир эстетики и философии – был его миром.
Разумеется, это был мир подозрительный, ибо спецслужбы воспринимали его, как прикрытие: они не верили, что человек на самом деле может жить в сфере духа. Они тогда злобно следили, чтобы подозрительный поэт не напечатал свои стихи и не выступил перед аудиторией. Они обеспечивали вокруг личности культурный вакуум и узаконивали тривиальность и полуправду в условиях полусвободы.
В таком мире – гром, война, арест – это надежда на изменения…
Арест – это всегда удар, но онемевшему телу удар не болен. В камере ощущаешь свободу от суеты половинчатого житья и становишься лицом к небу».
12 января 1972 года Стус был арестован и обвинён в антисоветской агитации и пропаганде. Ему инкриминировали 14 стихотворений и 10 правозащитных литературоведческих статей. Главной целью следствия было доказать наличие контактов оппозиционно настроенной интеллигенции с украинскими националистическими организациями за рубежом.
7 сентября 1972 года осуждён Киевским областным судом на пять лет лагерей строгого режима и три года ссылки.
«Я боролся за демократизацию – но это оценили как попытку возвести поклёп на советский строй; мою любовь к родному народу, обеспокоенность кризисным состоянием украинской культуры заквалифицировали как национализм; моё непризнание практики, на грунте которой выросли сталинизм, бериевщина и другие подобные явления, признали особо злобным поклёпом. Мои стихотворения, литературно-критические статьи, официальные обращения в ЦК КП Украины, Союз писателей и в другие официальные органы приняли как доказательства пропаганды и агитации…»
Находясь в заключении в Мордовии, Стус, не прекращая своего поэтического творчества, продолжал писать заявления-протесты против преследований инакомыслящих в СССР. «Судебные процессы на Украине – это суды над человеческой мыслью, над самим процессом мышления, суды над гуманизмом, над проявлениями сыновней любви к своему народу» – писал Стус в своем публицистическом письме «Я обвиняю».
Его часто карали: карцером, различными запретами – за весь свой срок Стус имел только одно свидание. Время от времени во время «шмонов» отбирали стихи, нависала угроза их уничтожения, что было для Стуса самым страшным испытанием. Старался как можно больше стихов пересылать в своих письмах жене. В Мордовии это удавалось (позднее, во время второго срока, стало невозможным).
В. Овсиенко, товарищ Стуса по заключению, вспоминает:
«Василю удавалось из Мордовии отсылать почти все стихи, записывая их сплошной строкой и заменяя отдельные слова подобными по звучанию: тюрма – юрма, Україна – Батьківщина, колючий дріт – болючий світ, чтоб не мозолить глаза цензору «неблагозвучными» и нежелательными к употреблению в письмах словами. Так же и я переписал всю его белую тетрадь в клеточку, страниц на 60, сберёг стихи до своего освобождения и счастливо привёз их домой 5 марта 1977 года.
Когда он творил? Хоть [я] и жил некоторое время в одном со Стусом бараке и работал почти рядом, но видеть это доводилось редко. Ведь и писать в зоне – вещь не совсем безопасная: любой надзиратель может поинтересоваться, что ты пишешь, а то и заберёт «на проверку». Поэтому Стус только записывал стихи, а слагались они ему всегда и всюду. Это был человек, чей разум работал без отдыха. И труд его мозга становился заметным тогда, когда отдельные слова внутреннего голоса прорывались наружу. Особенно после карцеров, где человеку свойственно что-то бубнить самому себе, где самоконтроль слабнет. Напряжённое, болезненное, сосредоточенное лицо редко прояснялось, разве что в компании хороших товарищей, да ещё во сне – тогда можно было увидеть совсем другого Василя, какого-то детского. Казалось мне, что этот человек всю жизнь держит себя в железной колее, заковывает свою утончённую душу поэта в латы воина».
Осенью 1975 года Стус едва не погиб в результате прободения язвы желудка. Перед госпитализацией его привозят в Киев, где тщетно пытались заставить написать покаянное заявление. 10 декабря в больнице для заключенных под Ленинградом его прооперировали.
Несмотря на тяжёлую операцию (ему удалили 3/4 желудка), – в марте 1977 года его этапируют в Магаданскую область – во исполнение приговора 1972 года.
В 2003 году известным правозащитником Евгением Захаровым было опубликовано найденное в архивах письмо Стуса от 15 февраля 1978 года академику Сахарову (есть подтверждение того, что письмо дошло до адресата), из которого хорошо видно под каким давлением поэт жил в ссылке.
«10 февраля работал в штольне с утра. Около 11 часов меня срочно вызвали в отдел кадров. Оказалось, меня ждал наряд работников КГБ – из Усть-Омчуга, Магадана и, кажется, Киева. Магаданский следователь предъявил мне ордер на обыск в комнате общежития, где я проживаю. При обыске у меня были изъяты мои стихи, копия обвинительного заключения, выписки из следственного дела 1972 г., письма ко мне. Изъята и записная книжка с адресами лиц, с кем я обмениваюсь письмами. Обыск проводился с 11.30 до 9.30 вечера. К финалу я собрал вещи – белье и сухари, но получил лишь повестку – в КГБ для дачи показаний в качестве свидетеля. Формально меня допрашивали 3 дня – 11, 12, 13 февраля. Речь шла о Лукьяненко(Левко Лукьяненко, 1927 г. р., известен как последовательный борец с коммунистическим режимом. Провел в тюрьмах 27 лет, имел смертный приговор – А.К.) и об Украинском комитете содействия. Конечно, отвечать я отказался, кроме тех случаев, где мой отказ был хуже ответа. Например, писал ли мне Левко Лукьяненко «о желании выехать за границу». Отказавшись отвечать в целом на вопрос – поддерживал ли я с ним переписку, на вопрос о таком письме я ответил: нет. Конечно, о деятельности «Украинского комитета содействия» я отвечать отказался, а в конце протокола потребовал, чтобы материалы так называемого дела Лукьяненко 1961 г., политических репрессий на Украине 1965 и последующих годов были направлены в Белград, К. Вальдхайму (тогдашний генсек ООН – А.К) и в комиссию ООН по правам человека.
Не удержался я и от того, чтобы заявить: Левко Лукьяненко – человек, своей тяжкой участью доказавший преданность идеалам гуманизма, добра и справедливости.
В страшной беде и в полном одиночестве оказалась Надя Лукьяненко (имел от нее слёзное письмо). Ответил, стараясь успокоить и подбодрить, вспоминая судьбу Н. Г. Чернышевского и его письма жене из тюрьмы…
Уважаемый Андрей Дмитриевич!
Очень прошу Вас – задумайтесь хотя бы над тем, почему так предвзято (сравнительно) относятся к украинцам органы КГБ, почему такая же (иного, правда, толка) предвзятость существует и со стороны москвичей (хотя бы некоторых). Неужели мы заслужили роли париев?»
В августе 1979 года Стус, отбыв срок ссылки, вернулся в Киев.
Вот как вспоминает встречу с ним и Валентиной Попелюх жена Евгена Сверстюка в письме мужу, ещё отбывающему срок в Бурятии:
«Смотрели на красивое волевое лицо без каких либо следов утомления или старости, слушали интересные с юмором рассказы и делали выводы: «Всё тот же, а может, ещё и лучший». Что пролетели годы – это видно только по Вале. Тон – совсем не такой, как в письмах. Увлечён твоим «Сервантесом» и даже продиктовал мне в тетрадь одну строфу, которая там не была вписана. Пролистал тетрадь с переводами, многое что оценил…»
Недолгий период до нового ареста Стус работал формовщиком в литейном цеху, на конвейере обувного объединения «Спорт».
Выступил в защиту репрессированных членов Украинской Хельсинкской Группы, и вскоре вошёл в неё, ослабленную арестами.
14 мая 1980 года, всего через восемь месяцев по возвращении с Колымы его снова арестовали. Стараниями неправедного суда, да и подставной «защиты» – десять лет лагерей особо строгого режима и пять лет ссылки. Объявлен особо опасным рецидивистом. Так страна готовилась к открытию XXII Олимпиады – города зачищали от «нежелательных» элементов.
19 октября 1980 года академик А.Д. Сахаров обращается с письмом в защиту Стуса в адрес Мадридского совещания по проверке выполнения Хельсинского соглашения.
Срок Стус отбывал в лагере особого режима в Пермской области. Условия содержания тут были очень тяжёлые: постоянные притеснения администрации, лишение свиданий, болезни. В начале 1983 года держал голодовку 18 суток. Упрятан на год в одиночку. Но и в этих условиях много писал. Как ему это удавалось здесь?
«Нам же давали карандаш только заявление написать – и забирали!» – вспоминает Евген Сверстюк – «Стус голодовками завоевал себе эту привилегию. И чтобы жена передала два тома Гёте. Это было необычайно тяжело. Он был человеком прямой позиции. Он требовал, чтобы с ним считались, пока он живой. В каждой строчке он такой, как есть. Нигде не согнулся, не пошёл лёгким путём. И это главный урок Василя Стуса для нас всех. Это шевченковский урок. Возьмите его подцензурную переписку. Она такая содержательная, будто того цензора не существовало! Или «Феномен доби» – он ссылается на запрещённых авторов! Это тогда, когда 99% пишущих прикидывались, что они и не слышали тех запрещённых авторов… Но за всё это нужно было платить!»
Приблизительно 250 стихотворений, написанных верлибром, и 250 переводов должны были составить книгу, названную им «Птах душі». Но всё написанное немедленно конфискуется. Судьба этих стихов (собранных в тетрадь, которую видел и держал в своих руках Василь Овсиенко) до сих пор неизвестна. В 1983 году Стусу удалось передать на волю текст с названием «Из лагерной тетради». После его опубликования на Западе, давление на него усилилось. Выдающийся писатель Генрих Бёлль (1917 – 1985), Нобелевский лауреат, неоднократно выступавший в защиту Стуса, в интервью немецкому радио 10 января 1985 года сказал: «Его (Стуса) так называемое преступление состоит в том, что он пишет свои поэзии по-украински, а это интерпретируют как антисоветскую деятельность... Стус пишет сознательно по-украински. Это единственный упрёк, который мне известен. Даже не упрёк в национализме, что также легко применяют, а исключительно на основании украинского творчества, которое трактуют как антисоветскую деятельность».
28 августа 1985 года Стус в очередной раз был брошен в карцер, где объявил голодовку «до конца»...
Литературные критики – в Украине и вне Украины – признают, что Стус был самой масштабной фигурой в украинской поэзии второй половины, а может и всего ХХ столетия. При жизни об этом практически никто не говорил вслух. Во-первых, боялись. Даже те, кто знал настоящую цену слова Стуса: украинские советские писатели и литературоведы.
Во-вторых, современники практически не имели возможности читать его произведения – последняя прижизненная его публикация в Советском Союзе была в журнале «Донбасс» в начале 1966 года. А следующая – только в 1989 году – в газете «Молодёжь Украины». Благодаря усилиям семьи поэта и творческого коллектива, возглавляемого Михайлиной Коцюбинской (1931–2011) во Львове было подготовлено и издано в 1999 г. многотомное собрание сочинений поэта.
Но те люди, которых судьба связывала со Стусом, не могли не признавать величия этой фигуры. Михаил Хейфец, ленинградский писатель, товарищ Василя по мордовскому периоду заключения, его первый переводчик, как только вышел из лагеря и эмигрировал из Советского Союза, написал: «В украинской поэзии большего нет...».
В Киеве на старинном Байковом кладбище, в дальней верхней его части на участке № 33 есть три приметные могилы. Три стоящих рядом мощных каменных креста сразу привлекают внимание. Здесь в родной земле обрели покой три украинских патриота, три узника совести, три побратима по лагерной доле.
В 1989 г. в Киев из далёкой Перми самолётом были привезены и с почестью перезахоронены останки Юрия Литвина, Олексы Тихого, Василя Стуса.
«Около 30 тысяч человек вышло на улицы Киева», – вспоминает Василь Овсиенко о похоронной процессии 19 ноября 1989 года – «Когда шли по Владимирской мимо здания КГБ, боялись, чтобы не было провокаций. Но это была первая акция, где власть не посмела рвать сине-жёлтые знамёна, где нас не лупили древками и дубинками».
На кресте, стоящем над могилой Стуса, в камень врезались рукописные строки:
Ярiй, душе. Ярiй, а не ридай.
У бiлiй стужi серце України.
А ти шукай – червону тiнь калини
на чорних водах – тiнь її шукай
Эти слова стихотворения, написанного поэтом на смерть талантливой художницы, диссидентки Аллы Горской, погибшей при загадочных обстоятельствах в 1970 году, теперь возносятся над его могилой. Над его второй могилой, потому что первая – была в селе Борисово (вблизи посёлка Кучино) Чусовского района Пермской области. Рядом с могилами других заключённых. Деревянный столбик с жестяной табличкой: «№ 9» – такой чести удостоила держава великого украинского поэта, замученного морально и физически по тюрьмам, зонам и ссылкам, и погибшего в ночь с 3 на 4 сентября 1985 года в колонии ВС-389/36-1.
Система подло и мелко мстила поэту даже после его смерти. Не успели увянуть цветы, ещё не высохла земля, принявшая перезахороненные останки узника ГУЛага, как были сожжены венки и ленты на них, сломан крест. Та же участь постигла и могилы лагерных побратимов Стуса – Литвина и Тихого. Виновных конечно не нашли. В 1993 году на могилах вместо прежних дубовых были установлены казацкие кресты из серого песчаника...
Наверно никто из живших тогда теперь уж и не вспомнит о себе: что он делал, что думал в начале сентября 1985 года. Ну, была перестройка, Горбачёв…, в общем – демократия. А в это время – в холодном тюремном карцере держал свою последнюю голодовку протеста талантливейший поэт и несгибаемый человек, вся вина которого была в том, что он любил свою родину. Не вообще 1/6 часть земли – СССР, а свою далёкую Украину, где родился и вырос, где его корни, его народ, его язык. И жить ему оставалось несколько дней…
Василь Стус погиб 47-и лет, прожив на земле столько же, сколько и его великий предшественник Тарас Шевченко, но был бы Стус Стусом, если бы не пошёл до конца, если бы выжил? Проклятый вопрос. В той системе, в той жизни такой человек, который так думал, веровал, так писал, и должен был погибнуть.
Стус поэт и Стус человек едины. Редкостная, трагическая нераздельность поэзии и судьбы, сказал о нём Иван Дзюба. В 1975 году поэт писал:
«...Изо всех возможных героизмов при наших условиях существует только один героизм мученичества, принудительный героизм жертвы. Пожизненным позором этой страны будет то, что нас распинали на кресте не за какую-то радикальную общественную позицию, а за сами наши желания иметь чувства самоуважения, человеческого и национального достоинства».